Союз российских писателей

Алёна Дорохова

Крупинки звезд просыпались по небу, как соль.

«К нехорошему – соль рассыпать», - вспомнилось Роме. А к чему именно – он не знал. То ли к неудаче, то ли к беде.

Роман дорабатывал последние минуты. Сейчас машину на стоянку отогнать – и домой. В одинокое тепло, что нажил за годы отшельничества. Друзей по пьянке не признавал. Других не поднатужился нажить. Жену как-то все-таки приобрел, да через несколько лет напряженных притирок переменял семейную жизнь на отметку о разводе. Вот и мотался бобылем. Вполне счастливым.

Устроился таксистом. Работал посменно. Жил в квартире, оставшейся после родителей – старой, большой, с притушенным по-советски светом. Все как у людей.

Была у него в Котове приглядная бабенка. Ниной ее звали. Тоненькая, белая, со светлыми кудряшками - солнце над утренним туманом – раннее, свежее. Рома всерьез задумывался, что изрядно подмешано в нее чего-то немецкого. Незримой, тщательно скрываемой аккуратности что ли. А может, все дело в белых кудряшках, какие, по его мнению, должны быть у всех истинных Гретхен, Марит и Брунхильд. Иногда, эта невнятная немецкость коробила, а иной раз смущала. Отец его погиб на войне, и заведомая нелюбовь ко всему немецкому, а заодно по непонятным причинам и еврейскому глубоко завинтилась в его мысли. Но Нина – совсем другое дело. Она сама даже, верно, не догадывалась о своей арийской внешности.

Лет ей, как думалось, под сорок, но выглядит все по-утреннему. Женские печали не расписались на лице морщинами.

Правда, Нина замужем. Но ему от нее верности и не требовалось. С ней хорошо – и ладно.

На дороге, уже почти у самой стоянки, фары выхватили из ночи человеческий силуэт. Мужчина в расстегнутом не по погоде плаще торопливо махал руками, пытаясь остановить машину. Его плащ расхлебенился по ветру и трепыхался, как флаг неясного цвета.

- Шесть тысяч. До Котово довезете? – всунул он голову в окно автомобиля. Кепка зацепилась за крышу и слетела на землю, открыв лысоватую голову с темным пушком, набросанным полукругом, начиная от висков, и немного на том месте, где располагается чуб.

Видя замешательство Ромы, незнакомец быстро поправился:

– Семь. Восемь тысяч. Только быстрее.

Рома пока и не собирался торговаться. Он удивился такому настойчивому и навязчивому пассажиру. Поэтому повис между мыслью и словом, точно в черном забытьи.

- Десять тысяч, - температурил мужик. – Только быстрее. Пожалуйста.

Казалось, промедли Рома еще чутельку, и мужик бы рухнул перед дверцей машины на колени, принялся молебно тягать за ручку. А ручка передней двери у Ромы как раз заедала.

Вызовы на сегодня исчерпаны. Машина – его. Снять шашечки да и катить в Котово. Дорога не близкая, да и деньги не шуточные. Подзаправиться только заехать. Дома все равно никто не ждет.

- Ладно. Садись, - махнул Рома.

Тот расторопно заскочил на соседнее кресло, заволок за собой полы плаща. Вначале захлопнул край мотающегося пояска, но на ходу распахнул дверь, затянул пояс. Отдышался, как после притомительного марафона, устроился. Взгромоздил на колени черный чемодан, затертый по краям – такой большой, что прикрыл им все ноги, и стало похоже, будто сидит он за столом.

Они ехали вдоль ночных улиц, почти притихших. Только в городском центре горстками бродила молодежь. Девушки ежились под ветром, поднимали воротнички тонких курток, не рассчитанных на продувную октябрьскую ночь. Волосы развивались, поблескивали под фонарями.

В свете  фар золотились кроны деревьев, уже и без того желтые, чуть присохшие. Перед плотиной Рома свернул на свободную, разгульную дорогу. Люди уже не промелькивали за окном. Только редкие встречные машины слепили фарами. Автомобиль приплясывал по неровному асфальту. Пассажир глазел вперед, на дорогу, словно пытался высмотреть в глухой темноте заблудшее приведение. Он явно нервничал, и суета души передавалась худым пальцам, непрестанно барабанившим по чемодану.

Нос у него смахивал на еврейский. Сам мужичок был щуплый, маленький, неказистый. Тонкая, бесшарфовая шея торчала из воротника плача. Плащ, видимо, был ему велик, и незнакомец комкал его на себе, как большое одеяло, в которое заворачиваются во время холодов. Весь пассажир казался нескладным, тщедушным.

Молчание начинало холодить, как надоевший сквозняк.

- Что в такую поздноту едете?

Пассажир помедлил с ответом, точно соображал, стоит ли ввязываться в разговор. Несколько раз вздохнул, и опять же на выдохе сказал:

- После командировки возвращаюсь.

- Да. И на вас начальство не ровняется, - посочувствовал Рома. – Неудобную командировочку дали.

Воздух словно размягчился. Напряжение потихоньку спадало. И через молчание Роман вновь промолвил:

- А что в гостинице какой не остались на ночь? За такие деньжата можно и одноместный номер снять, или квартиру там. Объявлений – на каждом заборе.

- Да мне это… - замался гражданин. – Срочно домой надо.

- Понимаю, - кивнул Рома. – Иногда так домой тянет… Наездишься… Хоть и знаешь, что в пустоту придешь. А эта тишина вроде родное что-то.

Они подкатили к заправке. Рома залил бак до полна. Путь до Котова неблизкий, а еще назад возвращаться.

Пока оплачивал отмотанные литры, задумался. Его обнадежила светлая, совсем не ночная мысль. Отошел от кассы, достал из кармана сотовый и набрал номер Нины. Позвонил будто между прочим. Нина ответила сквозь полудрему. Голос ее звучал чуть хриповато, как с мороза. Так и думал: ее муж снова в командировке.

Роме можно сегодня и вовсе не возвращаться. Зарулить к Нине – и дело с концом. Завтра выходной. У Нины уютная квартирка с кружевными занавесками, светлые мягкие волосы и молочно-белая кожа. А ее кудряшки – как пена на этом фигурном фужере молока.

На душе у него потеплело.

- Вас как зовут? – спросил Рома, заводя машину.

- Гена. Геннадий.

Рома представился и неуклюже протянул полуночному пассажиру руку.

- А вас дома-то ждут, Геннадий?

Так как Гена не спешил отвечать, только пыхтел, Рома кинулся в рассуждения:

- Должно быть, ждут. Иначе стали бы посередь ночи нестись в Котово. Хотя, понимаю, не мое это дело.

Действительно, он чересчур разговорился. Спать хотелось.

Когда они проехали Дубовку, Гена вдруг сам продолжил:

- Я и спешу так, потому что не знаю, ждут меня дома или нет.

- Как это? – не понял Роман.

Снова Геннадий будто взвешивал на невидимых весах желание выговориться и опаску открываться.

- Да жена у меня… - сказал Гена, словно это уже было грустным приговором.

- Ну, это не так страшно, - слегка улыбнулся Рома.

- С одной-то стороны, ничего. Только, понимаешь, давно уже прокрадываются догадки. Думаю, изменяет она мне. Вроде отмахнешься от мыслей. Но все равно налетают, как мошкара. А я еще и по командировкам мотаюсь. Реже дома бываю, чем в машинах всяких, поездах, автобусах, самолетах иногда…

Он перечислял транспорт так грустно, точно и вправду это был приговор на вечные скитания, где не найти покоя – только бесконечная дорога.

- Зарабатываю, конечно. Не у всех так. Но беспокойно. Жена, как-никак.

Он еще раз вздохнул.

- Вот я решил. Командировка у меня до завтра. Только я сегодня пробежал везде, где нужно, все сделал. Теперь приеду посреди ночи. Посмотрю – одна она или нет.

Рома замер и даже про дорогу подзабыл.

- Так ты что, за десятку едешь по темноте, так далеко, только чтобы с хахалем жену застукать?

- Ну, как бы.. да, - спокойно пожал плечами Гена.

«Чудак-человек, - подумал таксист. – За тридевять земель, за деньги такие тащиться. И для чего? Дешевле сразу развестись бы. А этак – не жизнь, а морока получается».

Словно прослышав его мысли, пассажир продолжал, будто почувствовав полынно-горький, но приятно освежающий вкус исповеди:

- Думаю иной раз, все, развод. Да за душу тянет. Люблю я ее. С юности. За ней же раньше пол деревни бегали. Нина всегда там будто не к месту была. Не деревенская какая-то. Слишком тоненькая, опрятная чересчур. Она со мной осталась, в город уехали. А посмотри на меня, - для убедительности он похлопал себя по лысине. – Мягко говоря, не красавец. А Нина у меня – хорошенькая. Блондинка. Стройная. Да и не скандальная. Уютно с ней.

Рома затих. Душа у него замерла. В голове закопошились нехорошие мысли.

- Ниной, говоришь, зовут?

- Да. Ниночкой.

Роману страсть как захотелось тишины. До самого Котова бы промолчать. Но теперь Гену было не заткнуть. Он разошелся и болтал о своей Ниночке без перерыва. Перешел к теще, которая оказалась совсем не такой теплохарактерной, как ее дочь. Благо, наведывалась к ним только по большим праздникам.

Рома молчал. Первое взбаламученное беспокойство потихоньку улеглось. Не одна же Нина во всем Котове живет. И ни у одной же Нины муж по командировкам мотается. Да и любовник наведывается ни к одной только. Таких Нин, может быть, на город штук сто. Зря только сердце затрепыхалось.

- А куда едем-то? В Котове? – прервал Роман воспоминания пассажира.

- На улицу Победы, - на секунду отвлекся Гена, но тут же продолжил свое жизнеописание.

Вновь неприятно отяжелела душа у Ромы. Улица та же. Совпадение?

Таксист поугрюмер, наглухо заперся в молчание. Выдавал только короткие фразы.

До Камышина ход размышления переиначился. Да что, собственно с того, если речь о его Нине? Он же знал, что у нее есть муж. Где-то, пусть очень далеко, но ведь есть. Просто тот муж был теоретический, усредненный какой-то, неоформленный. А этот сидит рядом, вполне реальный, со своим худыми пальцами, приплясывающими на крышке чемодана, со своей лысиной, бликующей в свете проносящихся мимо редких машин и остановок с манящими придорожными кафе. Сидит, со своей придурью, которая погнала его в ночь, за двести с лишком километров, только для того, чтобы застукать жену в постели с мужиком.

- А дом какой? – не выдержал Роман.

Гена назвал знакомый Роме номер дома. Все совпадало, как рисунок, что обведен по трафарету. При этом Роману почему-то представился след от трупа на асфальте, обведенный жирной меловой линией.

Рома чуть приоткрыл окно. Жутко было сидеть рядом с возможным Нининым мужем в закупоренной машине, как в одной засмоленной бочке. Успокоился. Муть слизнуло с головы ворвавшейся струйкой ветра. Вновь вернулся дар речи.

- Ну, а если и взаправду у нее кто-то будет? – спросил Роман.

Гена задумался. Видимо, над этим он не рассуждал.

- Не знаю, - округлив глаза и словно испугавшись чего-то, ответил он. – Я без нее не смогу.

- Зачем же тогда судьбу искушать?

Пассажир снова пожал плечами. Погладив лысину, выдал:

- Тут не только в измене дело, - медленно начал он, будто только теперь доходя до смысла задуманного ночного предприятия. – Тут дело в неизвестности. Она пугает. Если бы сказали мне точно, наверняка: «Генка, жена тебе рога наставляет. И точка». Тогда бы не так погано было. А тут... Вертишься, бегаешь, места не находишь. А все та же неизвестность. И не выбраться из нее.

«Забавно, - думал Рома. – Я же прямо сейчас могу его неизвестность прервать, обратив ее в прямую определенность».

Но он только спросил:

- А ты, значит, выбраться хочешь? А вдруг тогда еще хуже будет? Тогда чего ж?

Гена вновь не знал.

Он был маленьким, сморщенным не по годам. Глаза глянцево поблескивали – темные, грустные, бессонные.

Жалко стало его, усталого, худого. Видно, он был из тех незлобивых, вечно терзающих себя людей, которые боятся разругаться с соседями, поэтому терпят громыхание музыки и полуночные завывания собак за стеной.

Въехали в сонный Котово. Улицы казались бесконечными, тянулись нестерпимо долго. Рома только для порядку спросил дорогу, хотя без труда мог отыскать старый дом, где неоднократно бывал.

Подъехали.

- Не нужно столько, - отказался от уговоренной суммы Роман.

- Мы же договаривались вроде, - растерялся Гена.

- Отдайте за бензин. И хватит.

Гена поглядел на него своими неизменно грустными, темными глазами.

Они расстались. Рома поглядел, как Геннадий в болтающемся как флаг плаще торопится к дому. И заруливает почему-то в первый подъезд. Хотя чтобы подняться к Нине, нужно зайти во второй. Рома даже было высунулся из окна, хотел крикнуть Гене о его ошибке, но осекся.

Значит, это не его Нина. Значит, не Геннадий ее муж, не жалкий человек с лысиной и тарабанящими по чемодану костлявыми пальцами.

Ромка возликовал. Ночь приобрела кристальное очарование. Пересыпанная звездами, звонкая, прохладная, она гнала к теплу.

Опять возродился из пепелища надежд былой, простой до смешного план. Роман поднялся на второй этаж, к Нине. С удовольствием услышал бренчание звонка. Нагло, конечно, заявиться посреди ночи. Но Нина всегда снисходительна к подобным сюрпризам. Наверное, влюблена в него. Не сильно, в меру. Но больше и не надо. Хватает для ласки и слишком мало для претензий.

Нина долго не открывала. Через вечность, казалось, в шелковом халатике, появилась она в двери.

- Ты что это? – испуганно спросила Нина.

- Вот, - улыбнулся Рома. – Сюрприз хотел сделать.

- Сделал, - как-то грустно сказала она шепотом. – У меня муж дома. Уходи.

- Как муж? Ты же сказала по телефону, он в командировке, - растерялся Роман.

- Вернулся, - коротко заключила Нина и захлопнула дверь.

В ступоре стоял Рома перед дверью. Смотрел на узорную ручку. Вдруг за дверью, в ночной, шипящей как осторожная змея, тишине, угадался спрессованный мужской бас. Ромка прислушался.

- Я уж думал, что муж у тебя в нови объявился, - сказал незнакомый голос.

Нина ответила что-то, успокоительно тихо, неразборчиво.

- Да… - протянул бас и сорвался в громкий смех. – А то бы как в анекдотах. Муж раньше возвращается, а жена…

Присоединился женский золотой смех.

Голоса удалились. Видимо, в спальню.

Рома поднес палец к звонку, но отдернул руку. Кинулся вниз. Вышел в ночную муть, под звезды, под ветер. Было по-мальчишески обидно.

Назад ехать всегда быстрее, и под утро, еще затемно, он въехал в Волгоград. К рассвету тоска перестала грызть, ослабила собачью хватку. Но одна мысль настырно юлила в голове: застал ли Гена жену с любовником или нет?